Семнадцатого сентября тысяча девятьсот девяносто девятого года в Вашингтоне умер русский епископ Василий (Родзянко).
На самом деле Владыка Василий просто наконец-то дождался часа, чтобы отправиться в путешествие, к которому усердно готовился всю жизнь. Владыка частенько сам об этом пытался рассказать, но его почти никто не понимал. Собеседники предпочитали пропускать его слова мимо ушей или сочувственно талдычили какие-нибудь благоглупости, вроде: «Да что вы, Владыка, вам еще жить да жить! Бог милостив…» Но сам Владыка с нетерпением и самым живым интересом предвкушал это путешествие.
Владыка Василий в Почаеве. Фото автора Вообще-то, он и при жизни был заядлым путешественником. Я бы даже сказал, что путешествие было его настоящим призванием, и больше того – образом жизни.
Началом его странствий, без сомнений, стало появление на свет в тысяча девятьсот пятнадцатом году, в родовом поместье Отрада, младенца, которому в дальнейшем и надлежало стать епископом Василием, но которого до поры до времени нарекли Владимиром. Дедом новорожденного по отцовской линии был председатель Государственной думы Российской империи Михаил Владимирович Родзянко. А мама происходила из древнего рода князей Голицыных и Сумароковых. Да и вообще, многие знатные русские дворянские роды были либо в близком родстве, либо приходились просто родней этому новорожденному рабу Божиему.
Следующее серьезное путешествие Владыка предпринял в тысяча девятьсот двадцатом году, когда ему было пять лет от роду. Путь-дорога предстояла неблизкая – по суше и по морю, через Турцию и Грецию – в Сербию. Причина этого путешествия была вынужденной – семью бывшего председателя Государственной думы новые властители России в живых оставлять не собирались. Родзянки осели в Белграде, где будущий владыка и вырос.
С учителями ему повезло. Кроме того, что в Югославии был собран цвет русской эмиграции, его непосредственными воспитателями были иеромонах Иоанн (Максимович), который через тридцать лет стал знаменитым архиепископом Сан-Францисским, а еще через тридцать – прославлен как святой в русском зарубежье, и великий первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий). Это были такие гиганты духа, которые не могли не оказать на своего воспитанника самого сильного и благодатного влияния.
Но перед ними у Владыки был еще один, не менее важный, воспитатель. Его Владыка тоже помнил всю оставшуюся жизнь. Это был гувернер, бывший офицер Белой армии. Никто, кроме маленького Володи, не знал, что этот воспитатель каждый день избивал и мучал мальчика, искусно делая так, чтобы следов пыток не оставалось. Дело заключалось в том, что этот несчастный офицер лютой, последней ненавистью ненавидел Михаила Васильевича Родзянко – деда своего воспитанника, которого считал виновником гибели России. Но поскольку гувернер не решался выместить свою боль на деде, то расплачиваться приходилось внуку.
Через много лет Владыка вспоминал: «Моя мать незадолго до кончины сказала: “Прости меня, что я по недосмотру дала мучить тебя, когда ты был ребенком”. – “Мама, это было по Промыслу Божиему, – отвечал я. – Не будь того, что случилось со мной в детские годы, не стал бы я тем, кем являюсь сейчас...”»
Федоровский собор в Царском селе. Фото: uolliss.ya.ru Когда Владыка был уже преклонных лет старцем, в одном из странствий, Господь привел его в Царское Село. Владыке благословили совершить здесь литургию в храме Федоровской иконы Божией Матери, том самом, который был особым детищем императора Николая II, и который любила вся царская семья. Когда служба была завершена, Владыка вышел к народу и принес покаяние за вину, к которой так пронзительно ощущал себя причастным с самого детства лишь потому, что был внуком любимого им деда. Владыка тогда сказал:
– Мой дед хотел только блага для России, но как немощный человек он часто ошибался. Он ошибся, когда послал своих парламентариев к Государю с просьбой об отречении. Он не думал, что Государь отречется за себя и за своего сына, а когда узнал это, то горько заплакал, сказав: «Теперь уже ничего нельзя сделать. Теперь Россия погибла». Он стал невольным виновником той екатеринбургской трагедии. Это был невольный грех, но все-таки грех. И вот сейчас, в этом святом месте, я прошу прощения за своего деда и за себя перед Россией, перед ее народом и перед царской семьей и как епископ властью, данной мне от Бога, прощаю и разрешаю его душу от этого невольного греха.
В Югославии Родзянки осели надолго. Владимир вырос в доброго, высокого и очень красивого юношу. Он получил блестящее образование, полюбил чудесную девушку, которая стала его женой, и в двадцать пять лет был рукоположен священником в Сербской Церкви. Когда началась война, отец Владимир Родзянко бесстрашно участвовал в сопротивлении. И так же бестрепетно остался в Югославии после прихода к власти коммунистического правительства, хотя в то время многие белые эмигранты, в первую очередь те, кто был на особом счету у советской власти, покинули эту страну. Но отец Владимир был священником на сербском приходе и считал для себя невозможным бросить свою паству. Даже под угрозой тюрьмы или расстрела.
Расстрелять его не расстреляли, но в лагерь, конечно, посадили. На восемь лет. А лагеря у Тито были не менее страшные, чем в СССР. К счастью, Тито скоро поссорился со Сталиным и, чтобы хоть как-то досадить своему бывшему патрону, назло ему выпустил из югославских лагерей всех русских эмигрантов. Так что Владыка просидел в югославских тюрьмах только (или правильно сказать – целых) два года. Прямо из лагерей он снова пустился в странствие.
Священник Владимир Родзянко в студии BBC Сначала он оказался в Париже, у своего духовника архиепископа Иоанна (Максимовича). Потом в Лондоне, где стал служить в сербском православном храме. Здесь же, в Лондоне, на радио Би-Би-Си, отец Владимир начал вести свои церковные передачи на Россию, из которых множество православных христиан в Советском Союзе узнавали о Боге, о православной вере, об истории Церкви и своей страны.
Прошли годы, и отец Владимир овдовел. Церковь благословила его принять монашество, в котором он получил новое имя – Василий – и архиерейский сан. И теперь уже епископ Василий отправился в очередное путешествие – в Америку. Там новый епископ привел в Православие тысячи протестантов, католиков и просто ни во что не верующих людей. Но, как это нередко бывает, пришелся не ко двору, впрочем, не столько своей энергичной деятельностью, сколько тем, что с открытым забралом выступил против одной могущественной, но совершенно неприемлемой в Церкви группы – лобби, как принято говорить. В результате Преосвященнейший епископ Василий был отправлен «на покой», то есть на ничем не обеспеченную, безденежную пенсию.
Но и это мало вдохновляющее событие стало для Владыки, который, следуя учению Церкви и своему немалому к тому времени жизненному опыту, видел во всем Промысл Божий, лишь продолжением столь желанных для его сердца странствий и поводом к новым подвигам и свершениям. В те годы как раз открывалась возможность поездок в Россию. Это было давней и страстной мечтой Владыки, и он с восторгом устремился в святую для него родную землю.
К тому времени и относятся некоторые истории, свидетелем и участником которых мне довелось быть.
Скульптор Вячеслав Клыков, иеромонах Тихон (Шевкунов) и епископ Василий (Родзянко) Владыка Василий появился в моей жизни и в жизни моего друга скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова как удивительная и нечаянная радость.
Это было в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. Приближался памятный день убиения царской семьи, семнадцатое июля. Нам с Вячеславом Михайловичем очень хотелось совершить панихиду по Государю, но в те годы это было совсем не просто. Прийти в московский храм и попросить священника отслужить заупокойную службу по Николаю II было, само собой разумеется, немыслимо. Все прекрасно понимали, что об этом сразу станет известно и на священника обрушатся неприятности, самой незначительной из которых будет увольнение из храма. Совершать службу на дому нам тоже не хотелось: на панихиду стремилось прийти слишком много наших друзей.
Как раз в эти дни Вячеслав Михайлович Клыков закончил монументальное надгробие Александру Пересвету и Адриану Ослябе – воинам-схимникам, которых преподобный Сергий направил в войско Димитрия Донского на Куликово поле. Это надгробие, после долгого сопротивления властей, было установлено на могиле схимников в бывшем Симоновом монастыре, который после революции был занят московским заводом «Динамо».
И тут мне пришла в голову мысль: поскольку официальное разрешение на освящение надгробия Пересвету и Ослябе уже получено, то мы можем во время освящения совершить и панихиду по царской семье. Конечно, за нами обязательно пришлют кого-нибудь присматривать, но соглядатаи вряд ли разберутся в богослужебных тонкостях – для них все происходящее будет долгой и непонятной церковной службой.
Вячеславу Михайловичу эта идея очень понравилась. Дело оставалось за малым – найти священника, который согласится бы рискнуть. Потому что риски, конечно, все-таки оставались. Пусть и не очень большие. Но если кто-то из соглядатаев поймет, что происходит на самом деле, то… Об этом, признаться, нам особо не хотелось думать. Но и подвергать опасности знакомых батюшек мы совсем не желали.
И вот тут кто-то нам рассказал, что в Москву на днях прилетел из Америки епископ Василий (Родзянко). Многие из нас слышали об этом владыке, знали о его церковных радиопередачах по «вражьим голосам». Посовещавшись, мы пришли к выводу, что лучшего кандидата для служения панихиды по царской семье нам и искать не надо. Во-первых – белогвардеец. Во-вторых, для него, как для иностранца, риски должны быть минимальными. Во всяком случае меньше, чем для наших батюшек. «Контора Глубокого Бурения», так называли тогда КГБ, ему особенного ничего сделать не сможет. Скорее всего… Во всяком случае, ему легче будет вывернуться – все-таки американец – убеждали мы себя. Да и вообще, как говорилось в несколько циничном, но популярном стишке тех времен: «дедушка старый – ему все равно». В конце концов, других вариантов у нас просто не было!
В общем, в тот же вечер мы с Вячеславом Михайловичем были в гостинице «Космос», где остановился Владыка Василий с паломнической группой православных американцев.
Епископ Василий (Родзянко). Фото автора Владыка вышел к нам в гостиничный холл… и мы были сражены! Перед нами предстал необычайно красивый, с удивительно добрым лицом, статный, высокий старик. Точнее, без всякой иронии или сентиментальности, «благообразный старец», как выражались в старинные времена. Таких архиереев мы еще не видели. В нем угадывалась какая-то другая Россия, совершено иная культура и иной архиерей, чем те, с которыми нам доводилось общаться. И не то чтобы наши были хуже – нет! Но этот был и правда – совсем другой архиерей!
Нам с Вячеславом Михайловичем сразу стало стыдно за то, что мы собрались подвергнуть его – такого большого, доброго, беззащитного и доверчивого – опасности. После первого знакомства и нескольких общих фраз, мы, еще не переходя к главной теме, извинились перед Владыкой, и отошли в сторонку пошептаться. Мы единодушно договорились настойчиво просить Владыку хорошенько подумать, прежде чем соглашаться на наше предложение.
Для разговора мы втроем вышли прогуляться на улицу, подальше от гостиничных микрофонов. Как только Владыка услышал о цели нашего визита, он, в буквальном смысле слова, в восторге остановился посреди тротуара и, вцепившись в мою руку, будто я собрался убежать, выразил не просто согласие, а горячо заверил нас, что мы посланы ему Самим Господом Богом! Пока я потирал локоть и, испуганно поглядывая на Владыку, прикидывал, большой ли синяк образовался у меня под рукавом, все объяснилось. Оказывается, Владыка уже лет пятьдесят, с тех пор как стал священником, каждый год неизменно служит в этот день поминальную службу по царской семье. А на этот раз, оказавшись в Москве, он уже несколько дней ломает голову, где и как ему в Советском Союзе совершить эту панихиду? И тут мы – со своей благочестивой авантюрой. Владыка увидел в нас ни больше ни меньше как Ангелов, посланцев Небес! А на наши честные предупреждения об опасности, он только досадливо рукой махнул.
У нас еще оставалось несколько вопросов, которые с Владыкой Василием разрешились как-то очень быстро. По древним церковным канонам епископ, приехавший в чужую епархию, не может совершать богослужение без благословения местного правящего архиерея: а таковым для Москвы являлся сам Патриарх. На это Владыка сообщил, что как раз накануне Святейший Патриарх Пимен разрешил ему служить в Москве так называемые «частные требы» – молебны и панихиды. Это было то, что нам и требовалось. Еще для службы нужен был хор. Оказалось, что почти все паломники, приехавшие с Владыкой, поют в церковных хорах.
Надгробие Пересвету и Ослябе работы скульптора Вячеслава Клыкова Ранним утром, в день памяти убиения царской семьи, мы встретились у проходной завода «Динамо». Собралось десятков пять наших с Клыковым друзей и еще два десятка американцев. Это были в основном православные англо-саксы, которые разговаривали только по-английски и церковнославянски. Надо было что-то срочно придумать, чтобы те, кто будет присматривать за нами, не поняли, что на территорию завода проникли иностранцы. Поэтому для верности пришлось до полусмерти запугать наших американских единоверцев подвалами Лубянки и строго наказать им ни под каким видом не открывать рта, иначе как для пения панихиды. Кстати, когда Владыка стал служить, они действительно составили очень неплохой хор и пели всю службу наизусть, почти без акцента.
Представители администрации завода и еще какие-то мрачноватые люди проконвоировали нас по длинным коридорам и переходам к месту захоронения Пересвета и Осляби. У меня сердце замирало, когда я видел, что товарищи в штатском с недоверием поглядывают на статного архиерея и на его перепуганную, молчаливую, но все же очень не похожую на советских людей паству. Но все обошлось.
Клыковское надгробие Пересвету и Ослябе было действительно необычайно красивым – аскетически строгим и величественным. Мы начали с освящения, а потом, как и договаривались, незаметно для официальных лиц, перешли к панихиде. Владыка служил с таким чувством, а его прихожане пели так самозабвенно, что все прошло – как один миг! Владыка не произносил слов «император», «императрица», «цесаревич», а просто помянул вначале воинов Адриана Ослябю и Александра Пересвета, а затем – убиенного Николая, убиенную Александру, убиенного отрока Алексия, убиенных девиц Ольгу, Татьяну, Марию и отроковицу Анастасию, и имена своих и наших усопших близких.
Кто знает, может, люди, приставленные наблюдать за нами, все поняли? Догадываюсь, что так оно и было. Но никто из них не подал вида. Прощаясь, они поблагодарили нас. И, как нам с Вячеславом Михайловичем показалось, совершенно искренне.
Когда мы вышли из заводской проходной и оказались снова в городе, Владыка Василий вдруг подошел ко мне и крепко-крепко обнял. А потом произнес слова, которые навсегда остались в моей памяти. Он сказал, что до конца жизни будет благодарен мне за то, что я сделал для него сегодня. И хотя я совершенно не понял, что же я такого сделал, но слова Владыки были очень приятны.
И действительно, Владыка всю его оставшуюся жизнь относился ко мне самым милостивым образом, что стало для меня одним из драгоценных и незаслуженных даров Божиих.
В те годы для нас только открывалась правда о Государе-страстотерпце и его семье. Книги, привозимые из-за границы, рассказы старшего поколения верующих людей – вот откуда мы узнавали о новомучениках и исповедниках Российских.
Святые Царственные страстотерпцы. Икона, написанная сестрами Ново-Тихвинского женского монастыря Что же касается императора Николая II и его семьи, то как раз в те годы шли бурные споры о нем. Некоторые, очень уважаемые мною люди, более чем скептически относились к прославлению царской семьи в лике святых. Среди них были и замечательный архиерей – митрополит Николай Нижегородский, и профессор Московской духовной академии Алексей Ильич Осипов. Я ничем не мог ответить этим мудрым людям на их аргументы. Кроме одного: я просто знал, что император Николай и его семья – святые.
Это произошло, когда у меня был, быть может, один из самых тяжелых моментов жизни. Я, тогда еще послушник, в самом незавидном расположении духа забрел в Донской монастырь к могиле патриарха Тихона. Был день памяти убиения царской семьи. В тот год впервые панихиду по ним совершали не таясь. Я от всего сердца стал просить царственных мучеников, чтобы они, если имеют дерзновение перед Богом, помогли мне.
Панихида закончилась. Я выходил из храма все в том же отчаянно-тяжелом состоянии. В дверях мне повстречался священник, которого я не видел несколько лет. Без всяких вопросов с моей стороны, он завел со мной разговор и, вдруг, разрешил все мои проблемы. Четко и определенно сказал, что мне надо делать. Это, без преувеличения, во многом решило мою судьбу. И вопрос о почитании царской семьи никогда больше не возникал в моем сердце. Сколько бы мне не приводили примеров о слабости, ошибках и грехах последнего русского императора.
Конечно, наш отдельный религиозный опыт без подтверждения Церкви мало чего стоит. Но, к счастью для меня, Церковь, канонизировав страстотерпца-царя и его семью, дает мне право признать этот свой малый личный и ни на что не претендующий опыт не ложным.
В кругу моего общения никто не сомневался, что для России монархия является самой органичной и естественной формой государственного правления. Но мы более чем скептически относились к активным и разнообразным монархическим движениям того времени.
Владыки Филарет (Вахромеев), Питирим (Нечаев) и Василий (Родзянко). Фото автора Однажды, когда я нес послушание у митрополита Питирима, в Издательский отдел пришли люди, разодетые в дореволюционную офицерскую форму. Их мундиры украшали царские медали и ордена, в том числе и Георгиевские кресты. Я удивился и спросил:
– Как вы решились одеть на себя эти награды? Ведь они давались только за личную храбрость на поле боя.
Гости заверили меня, что с наградами у них все в полном порядке и пожелали немедленной встречи с митрополитом. Владыка, к моему удивлению, принял их, и внимательно, не без любопытства, выслушивал целых полтора часа. Тема визита гостей была незатейливой – они требовали, чтобы владыка немедленно начал всячески помогать им в деле незамедлительного восстановления монархии. Прощаясь, владыка Питирим задумчиво произнес:
– А ведь дай вам сейчас царя, вы его через неделю снова расстреляете!
С тех пор всякий раз, когда Владыка Василий прилетал в Россию, он заранее звонил мне. И я с радостью отправлялся с ним в какое-нибудь очередное захватывающее приключение. А поводов для них у Владыки было море. Хотя, как это ни покажется странным, Владыка никогда не предпринимал ни одного путешествия по своей воле.
Об этом он рассказал мне особую историю.
В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году умерла его супруга, Мария Васильевна. Смерть матушки стала для отца Владимира страшным потрясением. Он бесконечно любил ее. И произошло то, что нередко происходит с искренними русскими людьми. Отец Владимир запил.
Супруги Владимир и Мария Родзянко на площади Сан-Марко. Венеция, Италия. Фото: bishop-basil.org Владыка чистосердечно рассказывал об этом отрезке своей жизни как о тяжелом испытании, которое ему довелось пережить.
Запил отец Владимир по-настоящему. Хотя благодаря недюжинному здоровью, огромному росту и силе это до поры до времени не сказывалось ни на его священнической деятельности, ни на работе в радиопередачах. Утешался батюшка Владимир по своей сербской привычке ракией – крепкой балканской водкой. И неизвестно, чем бы все это закончилось, поскольку ни духовник, ни родные, ни друзья ничего поделать с отцом Владимиром не могли, если бы не сама покойница, матушка Мария Васильевна, которая и при жизни, как говорят, была великой подвижницей и молитвенницей, не явилась с того света и не приструнила своего супруга.
Отец Владимир был настолько сражен этим явлением, и особенно строгостью своей матушки, что сразу пришел в себя, и русский недуг мгновенно оставил его.
Пить-то он бросил. Но надо было еще и как-то жить дальше. Дети к тому времени уже выросли. О втором браке не могло быть, естественно, и речи. Церковными канонами духовенству совершенно запрещен второй брак. И даже, если священник-вдовец дерзнет вступить в новый союз, он навсегда лишается права служения. Но, и помимо этого, отец Владимир был так привязан к своей покойнице-матушке, что та часть его сердца, которая ведала земной любовью, была занята Марией Васильевной во веки веков. Отец Владимир стал усердно молиться. Он просил, чтобы Господь послал ему какое-то правильное и спасительное утешение. И Господь ответил на его чаяния.
После кончины духовника отца Владимира архиепископа Иоанна (Максимовича), его новым духовным руководителем стал лондонский митрополит Антоний Сурожский, старый друг семьи Родзянко. Он-то и сообщил отцу Владимиру, что иерархи Американской Православной Церкви аккуратно, но настойчиво хлопочут о том, чтобы вдовца-протоиерея Владимира Родзянко постараться как-нибудь убедить постричься в монахи, а после этого, за послушание, сделать его архиереем и направить в Америку – епископом в стольный град Вашингтон!
Надо сказать, что отец Владимир прекрасно знал, что истинное архиерейское служение всегда связано не с почетом и сановитостью, а с множеством ежедневных, никогда не прекращающихся забот, с полной невозможностью принадлежать самому себе и с громадным, непостижимым для мирских людей, грузом ответственности. А в русской эмиграции судьба епископа – это еще и бедность, часто доходящая до прямой нищеты. Да и возраст претендента на архиерейство к тому времени был не самый молодой – ему шел шестьдесят шестой год, из которых сорок лет он уже прослужил священником.
Но отец Владимир воспринял предложение о монашестве и епископстве как волю Божию и ответ на свои молитвы. Он осторожно согласился... Иерархи в Америке и в Англии тут же ударили по рукам – и участь отца Владимира была решена!
Митрополит Сурожский Антоний Но перед самым монашеским постригом будущий инок вдруг задал своему духовнику митрополиту Антонию Сурожскому неожиданный и простосердечный вопрос:
– Вот, сейчас я приму от тебя, владыка, постриг. Дам Господу Богу и святой Его Церкви великие монашеские обеты. Что касается обета целомудрия – здесь для меня все понятно. С обетом нестяжания – также все ясно. С обетом, касающемся молитвы, – тоже. А вот с обетом послушания – я ничего понять не могу!
– Как же так? – удивился митрополит Антоний.
– А вот как! – рассудительно пояснил отец Владимир. – Ведь меня сразу сделают не просто монахом, а епископом? Значит, я сам, по должности, буду распоряжаться и руководить. Кого же мне тогда слушаться? У кого прикажешь быть в послушании?
Митрополит задумался. А потом сказал:
– А ты будь в послушании у всякого человека, который встретится на твоем жизненном пути. Если только его просьба будет тебе по силам и не войдет в противоречие с Евангелием.
Отцу Владимиру такая заповедь сразу пришлась очень по душе! Хотя впоследствии тем, кто был рядом с Владыкой, приходилось совсем несладко от его всегдашней готовности к решительному и бесповоротному исполнению этого монашеского обета. В частности, я имею в виду себя. Это Владыкино святое послушание не раз оборачивалось для меня сущей каторгой!
В Донском монастыре. Фото: bishop-basil.org Скажем, идем мы с ним по Москве. Дождливый, прескверный день. Мы куда-то спешим. И вдруг Владыку останавливает бабулька с авоськой.
– Ба-атюшка!.. – дребезжит она своим старческим голосом, не зная, конечно, что перед ней никакой не батюшка, а целый епископ, да еще из Америки. – Батюшка, хоть ты мне помоги – освяти комнату! Я уж третий год нашего отца Ивана прошу, а он все нейдет! Может, смилостивишься, освятишь, а?
Я не успеваю и рта раскрыть, как Владыка изъявляет самую горячую готовность исполнить просьбу, как будто всю жизнь он только и ждал возможность освятить бабкину комнату.
– Владыка!.. – с упреком, но уже обреченно говорю я. – Вы ведь даже не знаете, где эта комната! Бабуля, куда ехать-то?
– Да недалеко – в Орехово-Борисово! Метро «Каширская», а оттуда минут сорок на автобусе! Недалеко! – радостно сообщает бабка.
И Владыка, оставив все наши важные дела (противоречить ему в таких случаях было бесполезно), направляется для начала через всю Москву в храм к знакомому священнику за всем необходимым для чина освящения. (Естественно, я, проклиная все на свете, тащусь за ним). А старушка (и откуда у нее силы-то взялись!), еще не веря сама себе от радости, семенит за нами и без умолку рассказывает Владыке о своих детях и внуках, которые уже давно ее не навещают.
После похода в храм, мы, в самый час пик, спускаемся в метро и с пересадками добираемся до станции «Каширская». Оттуда, как бабка и обещала, трясемся сорок минут, зажатые в переполненном автобусе, до конечной остановки. И наконец, этот потомок князей Голицыных, графов Сумароковых и баронов Мейендорфов освящает восьмиметровую комнатенку в панельной московской девятиэтажке, и делает это так же неповторимо молитвенно, величественно и торжественно, как он всегда совершал богослужения. А потом сидит за столом рядом со счастливой бабулей (причем, оба они ужасно довольны друг другом) и нахваливает ее угощение – чай с сушками и со старым вишневым засахарившимся и костистым вареньем. А потом еще с благодарностью берет от нее – не отказывает – рублик, который она украдкой сует «батюшке» при прощании.
– Спаси тебя Господи! – говорит старушка Владыке. – Теперь мне и умереть в этой комнатке будет сладко.
Раз за разом я видел, как Владыка Василий, с какой-то особой готовностью и с предвкушением открытия чего-то очень важного для него, в буквальном смысле отдает себя в послушание каждому, кто обращается к нему. Было видно, что кроме самой искренней готовности послужить людям за этим стоит и еще нечто совершенно особенное, ведомое только ему.
Владыка Василий. Фото: bishop-basil.org В этих размышлениях мне припомнилось, что слово «послушание» происходит от глагола «слушать». И постепенно я стал догадываться, что через это смиренное послушание Владыка научился чутко слышать и постигать волю Божию. От этого вся его жизнь становилась ни больше ни меньше как таинственной, но постоянной и совершенно реальной беседой с Богом, познанием Промысла Божиего, где Бог говорит с человеком не словами, а обстоятельствами жизни и тем, что дарует Своему собеседнику величайшую награду – быть орудием Божиим в нашем мире.
